Владимир Гандельсман

Единственность

​

​

■ ■ ■

​

когда я о ней,

о ней говорю я,

скрещенью фонарных огней

свой лепетный трепет даруя,

​

мы часом ночным,

душа, понимаем,

что если и это ничем

кончается, Он невменяем.

​

​

фотография

 

осенняя и светящаяся

пора обнищания.

излучение, становящееся

излучиною прощания.

 

птичка вылетевшая.

девочка маленькая.

мать её, выглядящая

молодо, чуть печальная.

 

девочка жмурящаяся,

левой рукой от солнца,

заходящего в будущее,

заслоняется и смеётся,

 

отец, держащий

ладонь на плече

дочери. дрожащие

листья в правой её руке.

 

запечатлённая

жизнь, иголка в стогу.

я смотрю влюблённо

и наглядеться на них не могу.

​

​

зеркальное

 

день. но в сквозном луче

видеть невмочь

свет, в толчее

исчезающий что ни ночь.

 

люди жадны, трусливы, злы.

благо, жизнь коротка.

веки стали мне тяжелы,

точно на них века.

 

ночь. но стоит закрыть глаза,

свет изнутри

пробивается за

ресницы мои,

​

и не бывает врозь,

и любовь не тень,

но — мой состав насквозь,

воскресающий что ни день.

​

​

три стихотворения из цикла “через тире”

 

■ ■ ■

 

на твоих глазах — иди сюда — оно затеплится —

 

слышишь, как звучит: сплавляют брёвна —

или вот ещё: Заставье, мельницы —

водяные мельницы — как ровно

дышит слово, становясь дыханьем — словно

кружевницы кружатся, смеются рукодельницы —

 

как под ними замирают чашечки и блюдца

чистотела, льна, ромашки — в зное

замирают — видишь, как неумолимо льются

звуки, как ютится в них иное —

как ведут коней на водопой, а ввечеру в ночное —

 

как едят хлеб с огурцом и редькой,

или керченскую сельдь, или вино пьют

бессарабское — и что ни день, то — редкий,

укротить его ещё бессилен опыт —

в поле дым костра — (стою, зажмурясь) — едкий —

это слёзы — это след простыл и стихнул топот —

​

■ ■ ■

 

оле-лукойе — сны отлетели — оле-лукойе —

 

льдистый асфальт ибрагим посыпает солью —

сколько игольчатого слепящего болью —

 

поле белеет двора от парадной до школьной

двери — до штольни краеугольной —

 

мимо котельной — поодаль — котельной —

вот я с угольником — с дрожью нательной —

 

оле-лукойе — где я? на кой я? — оле-лукойе —

 

дай это снежное поле обратно я одолею —

двор между школой и домом — (потом заболею —

 

камфорой весь пропахну и выпою птичью —

содовым полосканием — песню курлычью) —

 

поле стыда — точно пойман с поличным —

на пузыре портфеля переплываю бычьем —

 

оле-лукойе — поле покоя — оле-лукойе —

 

■ ■ ■

​

говорю тебе: веранда, веранда, веранда —

это завтрак, это утро — опрятна

и прозрачна она, не оспоришь

свет её — как мне слово в три слога отрадно! —

дрожь в три слога её виноградна —

говорю — а если так, ты мне вторишь —

 

я тебе это бисером вышью —

финикийским бисером, пылкой

самородицей-душой моей — если суше:

вынимается шпилькой из вишни

косточка, именно шпилькой —

тесто с лёгкой синевою снаружи

 

на тарелке — надкуси — и прольётся

обжигающий кисло-сладкий —

этот фартук, весь в муке, эти локти —

где-то цепь позвякивает — во́рот колодца —

выйдешь — выйдешь — из конюшни украдкой

запах пота лошадиного и дёгтя —

 

Феня вечером спустится в погреб —

холод в погребе — запасы проверить —

ну а я воспоминанье затеплю —

“шею мыть и спать! — чей-то окрик —

ах, мамзейрим…” — с чем соразмерить? —

счастье, чтоб мне провалиться сквозь землю —

​

​

вендельштайн

 

утра летнего безлюдица

приютится и полюбится,

 

на столе белеют яблоки,

у дверей сарая грабельки,

 

в затенённой спальне лёгонький

спит ребёнок оголённенький,

 

в ветках солнышко балуется,

всё само собой любуется,

 

дальний у запруды льющийся

голос реченьки смеющийся,

 

ах, куда ты тянешь, батюшки?

семенящий бег собачишки.

​

только то запечатлеется,

что лепечет и лелеется.

​

​

■ ■ ■

 

Жить бы нам в дальней дали от доморощенной дряни

где-нибудь, радость, радость моя, в Тоскане.

 

Так залюбоваться тобой посреди разговора,

что не увидеть великолепия ни площади их, ни собора.

 

Он учил тому, что мы есть: любви, — но Его поминают

не одними молитвами, но и тем, что опять распинают.

​

Нам родиться бы при герцоге Пьетро в Уфицци,

но жизнь началась при убийце и кончится при убийце.

​

​

■ ■ ■

 

Соберём хворост прошлого,

эту хворость, где нет ни тебя

со мной, ни меня с тобой — проще ли

было, когда судьба, темня,

выбирала тех, с кем нам легче,

пока не легла, радость моя, на плечи?

 

Соберём, чтобы сложить костёр, и

пусть горит огнём он, ломая пальцы,

а когда сухая листва, как скорый,

пронесётся, испепелясь, по ветке, — скитальцы

прошлого, мы друг друга

разглядим без испуга.

 

Так на платформе внезапно двое

остаются, осиротев на долю

секунды и потеряв родное,

осторожно пробуя новую волю

и замечая, что уж теперь они

совершенно, радость моя, вдвоём одни.

 

Ты нежнее мысли о нежном. Если

тьма загробная — тьма и только,

то отныне частица ли света, весь ли

свет, тобой зовущийся, там надолго,

на всю мою смерть, и значит —

навсегда, потому что бессмертно начат.

​

​

■ ■ ■

​

пока я солнцем с головы по пояс

облит и взят в витринное окно,

пока иду по улочке, одной из

немногих, где так дышится сквозно,

​

пока фонтан на площади старинной,

пока базар и детский сыплет визг,

пока корзинку с выпуклой малиной,

переливающуюся от брызг,

​

несу, пока я только что родился

и не скворчат вечерние сверчки,

ты смотришь на меня, чтоб я продлился,

во все свои чудесные зрачки.

​

​

■ ■ ■

 

какая единственность!

как нитка в ушко.

сказал бы: одинственность, —

но слишком легко.

какая уставленность

в зимы белизну!

сказал бы: оставленность, —

но эхо в лесу.

какая уловленность

в секундную сеть!

сказал бы: в условленность, —

но стыдно посметь.

​

2022–2023 гг.

​

Если вам понравилась эта публикация, пожертвуйте на журнал